Агата

Почерк остался прежним; человек стал другим, а я и не заметил, как.

Вообще-то я люблю это место. Именно здесь я нашел свое дело и неплохо с ним справляюсь. Почему оно превратилось в наскучившую рутину? Просто ли я ленив – или, хуже, настолько заносчив, что начал тяготиться бедами других людей?

Во всяком случае, в каком-то смысле. Есть что-то одинокое в том, чтобы не жить. Все равно что смотреть, как другие играют, когда у тебя сломана нога.

Огромное большинство моих пациентов желали помощи в том, чтобы зажить счастливой беззаботной жизнью, но таким товаром я не торгую.

Мадам Алмейда всегда была нервной, светлых периодов в ее существовании не наблюдалось. Не похоже было, чтобы терапия ей хоть сколько-нибудь помогала, и все же она дважды в неделю неизменно решительным шагом заявлялась сюда и распекала меня. Казалось, сама мысль о возможности лучшего существования выводила ее из себя, и, честно говоря, трудно было понять, зачем она вообще ко мне ходит. В обычном случае я просто давал ей выговориться, но время от времени вставлял замечание или пытался истолковать ее поведение, однако все это она полностью игнорировала.

Осталось 688 сеансов. У меня было чувство, что 688 из них явно лишние, я и одного не вынесу.

Возможно, ногу тянуло в далекие края. Она никогда не бывала дальше Парижа, никогда не пересекала границ страны. А теперь я стал таким старым, что этому уже не бывать, а боль мучает меня постоянно.

Я вздохнул чуть излишне глубоко и напомнил себе, что когда пациентка уйдет, мне останется всего 753 беседы.

подобными вещами, и пока он закрыт, никто не знает правды. Но вдруг я спотыкаюсь и роняю чемоданчик, он открывается – и в это мгновение всем становится до боли очевидно, что чемодан пуст; в нем абсолютно ничего нет!.

– Он закрыт, и я крепко прижимаю его к себе и слежу, чтобы он не открылся. Окружающие видят его и думают, что он набит всякой всячиной – знаниями, положительными качествами, умениями и тому по