Брет Истон Эллис

пропустил эту ебаную распродажу, и сейчас, когда я прохожу по Центральному парку где-то в районе Шестьдесят шестой, Шестьдесят седьмой, это меня жутко бе­сит, и я прихожу к выводу, что этот мир, в сущности, очень жес­токое и плохое место.

как-то сказала мне, в ту же осень: «Жизнь полна бесконечных возможностей». Когда она выдала этот бесценный перл, почечный камень мудрости, мне с трудом удалось не подавиться солеными орешками;

Мы живем в мире, в котором сопереживать другим невозможно, но можно сопереживать себе. Это хорошая мысль — на самом деле, наверное, ключевая мысль, — и подана она в очень красивой форме

Но позже моя дикая радость проходит, и я плачу, оплакиваю себя, не в состоянии найти утешение ни в чем, всхлипывая, бормочу: «Я лишь хочу, чтобы меня любили», проклинаю мир и все, что мне втолковывали: принципы, различия, выбор, мораль, компромиссы, знание, сообщество, молитвы, — все это было неправильно, не имело никакой цели. В конце концов все свелось к одному: смириться или умереть.

прекращаю стучать ногой по полу и медленно обвожу взглядом ресторан, то есть бистро. Меня очень волнует, как выглядят мои волосы, и я вдруг очень жалею, что не сменил мусс, потому что с тех пор, как я в последний раз видел свои волосы, пару секунд назад, ощущение стало другим. Мне кажется, что, пока я шел от бара до столика, в моей прическе что-то изменилось. К горлу подступает теплая тошнота, но поскольку на самом деле мне все это снится, то мне все-таки удается прои­з­нести

снизу вверх, а когда дохожу до груди, я тыкаю ножницами наугад и совершенно случайно (ил

мой взгляд, пин­гвины симпатичные

маленького, скрюченного, окровавленного существа, лежащего передо мной, не было никакой истории, никакого достойного прошлого, практически ничего не утрачено. Гораздо хуже (и приятнее) отнять жизнь у человека, достигшего расцвета, у человека, у которого есть семья, друзья, карьера, прошлое, — его смерть огорчит гораздо больше людей, способных на безграничное горе, чем смерть ребенка; возможно, смерть такого человека разрушит больше жизней, чем бессмысленная, жалкая смерть этого мальчика. Меня автоматически охватывает почти непреодолимое желание за­резать и его мать, бьющуюся в истерике, но мне удается всего лишь сильно ударить ее по лицу и заорать, чтобы она успокоилась. Никто не посмотрел на меня неодобрительно

впервые почувствовал, глядя в совиные глаза, и которое возникло вновь, когда мальчика вытащили из пингвинария, и я иду дальше, непойманный, и руки мои в крови

все еще у меня, и замок там не сменили, так что я собираюсь принести все необходимое (электродрель, бутыл