Мира Тай

Вера в то, что один пол не может существовать без одобрения другого, мешает обоим определять себя и вместе идти к общей цели.

Единство подразумевает объединение элементов, изначально разнообразных в своей особой природе. Наше упорство в изучении напряженностей внутри разнообразия помогает двигаться к нашей общей цели.

В самом деле, это было неожиданно. Сюрприз чистой воды, и я была сильно удивлена. Я была удивлена этим жестом, пусть даже несколько приторным, и массовым участием в нем. Но больше всего меня удивила собственная реакция: я почувствовала себя искренне желанной гостьей.

Ташкент расположен совсем близко к границе с Ираном, и люди здесь очень разные. Я впечатлена их видимым единением, тем, как русским и азиат/кам вроде бы удается сосуществовать в многонациональной атмосфере, которая вынуждает их ладить между собой, независимо от того, насколько они друг дружке нравятся. И дело не в том, что здесь нет националист/ок или расист/ок, но государство занимает позицию против национализма, против расизма — и это делает возможным функционирование такого общества. И, конечно, следующий шаг в этом процессе должен совершаться на личном уровне. Однако я не вижу, чтобы кто-либо пытались или хотя бы даже предлагали переходить к этой фазе, и это вызывает тревогу, потому что без этого шага социализм остается заложником незавершенного, навязанного извне ви́дения. У нас есть внутренние желания, но их сдерживает внешний контроль. Но по крайней мере климат здесь кажется благоприятным для таких вопросов. Я спросила у Хелен о еврей/ках, и она отвечала несколько уклончиво, как мне показалось, сказав только, что в правительстве есть евреи. Основная позиция, по-видимому, заключается в презумпции равенства, хотя порой между ожиданиями и реальностью заметен большой разрыв.

Мимо нас проходят длинные, исправные на вид поезда, грузовые с цистернами и пассажирские по десять вагонов, проходят через стрелочные посты с бело-голубой керамической плиткой и крашеными крышами, и всем этим управляют женщины.

Я смотрела, как мимо нас проезжает вся эта промышленность, и тут, в этом автобусе по дороге в Самарканд, мне стало ясно, что эта страна не столько индустриальная, сколько работящая. Во всем здесь чувствуется дух усердного и плодотворного труда, и это очень располагает.

Все женщины, которых я здесь встречаю, словно излучают чувство защищенности и сознания собственной силы как женщин, как производительниц и как людей, и это очень воодушевляет. Но в то же время я ощущаю в них какую-то твердокаменную косность, неготовность задавать и даже слышать вопросы, что пугает и огорчает меня, так как кажется разрушительным для прогресса как процесса.

Мы прибыли в Самарканд около половины десятого вечера, утомленные насыщенным днем. Мы попали на главную площадь как раз вовремя, чтобы успеть на последнее световое представление у могилы Тамерлана. Чем меньше об этом будет сказано, тем лучше.

Но на следующий день мы с Хелен и Фикре сбежали с экскурсии из очередного мавзолея на рынок через улицу. Это было очень приятно и приободрило меня, как и всегда. Люди на рынках находят способ добраться до сути: у меня есть то, что ты хочешь, у тебя — то, что хочу я.

Позже в тот день мы пошли на очередное мероприятие солидарности с угнетенным народом Откуда-то там. Единственное, в чем я была вполне ­уверена, — речь не шла о солидарности с угнетенным Черным населением Америки. Этот вопрос я, конечно, давно уже поднимала, но всё еще ждала ответа.