Светлана Першина

Я помнила его слова: В твоем имени – весь алфавит, от A до Z, чтобы ты знала: ты можешь стать кем захочешь

– Я не обращаю внимания на тревоги. Волноваться – естественно. Жизнь сама по себе тревожна.

Я сказала маме, что вернусь к полуночи, и воссоединилась с Гарольдом, который, как всегда, был великолепен.

И я думал: о небе говорят в единственном числе, будто бы это что-то одно. Но небо – не одна вещь. Небо – всё. И прошлой ночью его было достаточно.

Я положила телефон на столик и закуталась получше, думая об огромном небе и тяжести одеяла на мне, о Пикете-старшем и моем папе. Дэвис был прав: в конце концов уходят все.

И хотя я смеялась вместе с ними, казалось, что я наблюдаю со стороны, будто смотрю фильм о своей жизни вместо того, чтобы жить.

Дэвис пошевелился. Я думала, он хочет достать телефон, но потом скосила глаза и увидела, что он ищет мою руку. Я сжала его пальцы, и мы лежали в тишине под светом древних звезд.

Меткие фразы у меня всегда ворованные, потому что сила правоты иссякла.

Взрослые думают, что они имеют силу, а в реальности наоборот – сила имеет их.

Я подумала про вопрос Дэвиса, влюблялась ли я когда-нибудь. По-английски эта фраза, «быть в любви», звучит странновато, будто любовь – это море, в котором ты тонешь, или городок, в котором живешь. Ни в чем другом – ни в дружбе, ни в злости, ни в надежде – ты не бываешь. Только в любви. И мне хотелось ответить ему: хоть я и не влюблялась ни разу, я знаю, каково находиться в чувстве, быть не просто окруженной, а пронизанной им, точно Богом, который, как говорила моя бабушка, вездесущ. Когда мысли скручиваются в спираль, я внутри, становлюсь ее частью. Этот образ – пребывания в чувстве – помог мне выразить то, что раньше я не могла описать. Однако произнести все это вслух я никак не осмеливалась.