Альфред де Мюссе

Наш век не имеет никакого внешнего выражения. Мы не наложили отпечатка нашего времени ни на дома наши, ни на сады, ни на что бы то ни было. На улицах вам попадаются навстречу люди с бородкой, подстриженной, как во времена Генриха III, другие — бритые, третьи — с волосами, как на портретах Рафаэля; у некоторых — волосы отпущены, как во времена Иисуса Христа. По той же причине и жилища богачей представляют собой собрания редкостей: произведения античного искусства, искусства готического, стиль эпохи Возрождения, стиль Людовика XIII — все перемешано. Словом, у нас есть кое-что от всех веков, кроме нашего, явление невиданное в какую-либо иную эпоху. Наш вкус — эклектизм; мы берем все, что попадается нам под руку: это за красоту, то за удобство, одну вещь за ее древность, а другую именно за ее безобразие. Таким образом, мы живем только обломками старого, словно конец мира уже близок.

О, зачем эта мысль так часто является мне с некоторых пор? Или я — орудие бога? Нависла ли туча над моей головой? Когда я войду в эту комнату и выну из ножен мой меч, боюсь, как бы я не обнажил сверкающий меч архангела и как бы сам не рассыпался пеплом над своей добычей. (Уходит.)

оготка.
Филиппо. Но у вас ничего не решено? У вас нет плана, вы не приняли мер предосторожности? О дети, дети! Играть жизнью и смертью! Вопросы, которые волновали мир! Мысли, от которых тысячи голов покрывались сединой или скатывались к ногам палача, как песчинки! Замыслы, на которые провидение само смотрит в молчании и с ужасом и которые дает осуществлять человеку, не смея притронуться к ним! Вы говорите обо всем этом и тут же фехтуете, пьете испанское вино, как будто дело идет о лошади или о маскараде! Да знаете ли вы, что такое республика, что такое ремесленник в своей мастерской, земледелец на поле, гражданин на площади, что такое вся жизнь государства? Счастье человека, боже правый! О, дети, дети! Да умеете ли вы считать по пальцам?
Пьетро. Хороший удар ланцетом исцеляет от всех болезней.
Филиппо. Исцеляет, исцеляет! Знаете ли вы, что удар ланцетом, даже самый легкий удар ланцетом, должен наносить врач? Знаете ли вы, что нужен опыт, долгий, как жизнь, и познания, обширные, как мир, чтобы из руки больного выдавить одну каплю крови? Разве я не чувствовал себя оскорбленным, когда прошлой ночью ты ушёл с обнаженной шпагой под плащом? Разве я не отец моей Луизы, как ты — ее брат? Разве это не было справедливым мщением? А знаешь ли ты, чего оно мне стоило? О, это знают отцы, но не дети!
Пьетро. Вы, умеющий любить, вы должны бы уметь ненавидеть.