Манифест киборгов

Гендерное, расовое и классовое сознание — достижение, навязанное нам страшным историческим опытом противоречивых социальных реальностей патриархата, колониализма, расизма и капитализма

, традиции освоения природы как ресурса для производства культуры,

В традиции западной науки и политики — традиции расистского, маскулинно-центрированного капитализма, традиции прогресса, традиции освоения природы как ресурса для производства культуры, традиции воспроизводства себя самого из отражений других — отношение между организмом и машиной было пограничной войной. Ставками в пограничной войне были территории производства, воспроизводства и воображения.

Гендерное, расовое и классовое сознание — достижение, навязанное нам страшным историческим опытом противоречивых социальных реальностей патриархата, колониализма, расизма и капитализма.

Кого считать за «нас» в моей собственной риторике? Какие можно сыскать идентичности для обоснования столь сильного политического мифа, зовущегося «мы», и чем может обосновываться зачисление в этот коллектив?

С докибернетическими машинами дело могло быть нечисто: в машине вечно обретался призрак духа. Этот дуализм структурировал диалог между материализмом и идеализмом, который был улажен диалектическим порождением, именуемым, по вкусу, духом или историей. Но главное, машины не были самодвижущимися, самостроящимися, автономными. Они не были способны к осуществлению мужской мечты — лишь к ее пародированию. Они не были мужчиной, автором самого себя, но лишь карикатурой этой маскулинной мечты о воспроизводстве. Думать, что они нечто иное, казалось паранойей.

Киборганическая образность может подсказать путь из лабиринта дуализмов, с помощью которых мы пытались объяснять самим себе наши тела и наши орудия. Это мечта не об общем языке, но о мощной еретической гетероглоссии. Это воображение, рисующее фигуру феминистки, говорящей на языках для устрашения сетей суперспасителей из числа новых правых. Это значит и строить, и разрушать машины, идентичности, категории, отношения, пространства, истории. Я бы скорее предпочла стать киборгом, а не богиней, несмотря на то, что они обе связаны в одном хороводном танце.

Раса, гендер и капитал нуждаются в киборганической теории целостностей и частей. В киборгах нет желания производства тотальной теории, но есть интимный опыт границ, их конструкции и деконструкции. Это мифическая система, выжидающая момент, чтобы стать политическим языком и обосновать один из способов рассмотрения науки и технологии, а также бросить вызов информатике господства — для обеспечения сильного действия.

Машина — не оно, подлежащее оживлению, поклонению и порабощению. Машина — это мы, наши процессы, аспект нашего воплощения. Мы можем нести ответственность за машины; они не господствуют над нами и не угрожают нам. Мы ответственны за границы, мы — это они

Тело киборга не невинно, оно не рождено в саду, оно не ищет унитарной идентичности, а значит без конца (или до скончания веков) производит антагонистические дуализмы, оно воспринимает иронию как данность.