Паркер долго сидел на мостовой в переулке за бильярдной, исследуя свою душу. Она представилась ему паутиной правд и вымыслов, не шибко ценной для него самого, но словно бы зачем-то нужной вопреки всему, что он мог вздумать.
Daniel Ilyashevichidézettelőző év
Голодные люди Паркера нервировали.
Daniel Ilyashevichidézettelőző év
Его мать работала в прачечной и могла его содержать, но за наколки, кроме той, где ее имя было обведено сердцем, платить не желала.
Daniel Ilyashevichidézettelőző év
Она плоха была, помимо прочего, тем, что везде и всюду унюхивала грех. Она не курила, не жевала табак, не пила виски, не ругалась и не красилась, хотя подкраситься ей, думалось Паркеру, ей-богу не помешало бы.
Daniel Ilyashevichidézettelőző év
Целый день не с кем поговорить, кроме стаи чертовых попугаев
Daniel Ilyashevichidézettelőző év
Это было словно лицо слепого, но слепого, не подозревающего о существовании зрения.
Daniel Ilyashevichidézettelőző év
Вернувшись из тюрьмы, мать без стука ворвалась в его комнату и рухнула на диван, взгромоздив маленькие отекшие ноги на спинку. Вскоре она нашла в себе силы приподняться и подложить под ноги газету.
— Мы и не ведаем, как живет другая половина человечества, — изрекла она.
Daniel Ilyashevichidézettelőző év
спародировать добродетель, да еще с такой безмозглой страстностью, что потом все вокруг выглядели дураками и сама добродетель — идиотизмом.
Daniel Ilyashevichidézettelőző év
Да нет же: никакого выбора она не сделала. Она просто играет на его привязанности к электрическому одеялу.
Daniel Ilyashevichidézettelőző év
Покажите-ка нам ваши яхточки для бедных! — весело крикнул он продавцу, войдя.
— Они все для бедных! — отозвался продавец. — Как одну купите, так сразу и обеднеете.