Научная автобиография

Я всегда утверждал, что места сильнее людей, декорации сильнее действия. Это теоретическая база не моей архитектуры

Как при взгляде на руины, так и в городе контуры вещей размывались и путались. В невероятной тишине городского лета я замечал деформацию — не только нас самих, но и вещей, и объектов.

Сейчас мне ясно, что в любом моменте абсолютного счастья кроется некая форма идиотизма, изначально присущей ему или вновь обнаружившейся в нем глупости. Как в игре в «гляделки», кто первый засмеется.

В тридцать уже пора совершить или начать что-то значительное, итоговое, разобраться со своим становлением.

приятно встретить человека, связи с которым когда-то существовали, но потом оборвались; это встреча с фрагментом нас самих.

Теперь мне кажется, что эти два аспекта очень важны для меня и со временем обрели большую ясность; между моим первым стремлением (дать новое основание дисциплине) и конечным результатом (ее растворением или забвением) есть тесная связь; мне казалось, что современная архитектура, архитектура интернационального стиля, какой она мне представлялась, есть совокупность смутных представлений, основанных на второсортной социологии, политическом обмане, дурном эстетизме. Красивая иллюзия интернационального стиля, спокойная и сдержанная, рассыпалась под грубыми, но конкретными взрывами бомб: я не пытался вернуть то, что сохранилось лишь как утраченная культура; я рассматривал трагический фотоснимок послевоенного Берлина, где Бранденбургские ворота высятся среди развалин. Может, это и была победа авангарда; не остатки франкфуртских кварталов или голландские строения, сливавшиеся с приятным пейзажем в стиле Умберто I. Именно в этих руинах заключались победа и поражение авангарда; осязаемый сюрреалистический пейзаж, наслоение развалин — это, конечно, был выразительный жест, пусть и жест разрушения. Под ударом оказалась не архитектура, а город человека; то, что осталось, уже не принадлежало архитектуре, это был символ, знак, воспоминание — порой досадное.

Наверное, единственный недостаток конца, как и начала, — в том, что они отчасти промежуточны, а значит, предсказуемы. А самая предсказуемая вещь на свете — смерть.

Я люблю начало и конец вещей, а, наверное, еще больше — вещи, которые ломаются и распадаются, археологические и хирургические вмешательства.

Рене Домаля «Гора Аналог»

Здесь я не хочу вновь рассматривать вопросы, связанные с функцией: очевидно, что у каждой вещи есть своя функция, которой она должна соответствовать, но этим вещь не исчерпывается, поскольку функции меняются во времени.