Воспоминания об одном рождестве

Достаточно скверно, что сама не имеешь того, чего хочешь, но когда и другим не можешь подарить то, что им хочется, от этого уже совсем тошно.

Позабыв обо всем, мы бросаемся на лужайку за домом, где Королек зарывает обглоданную кость (и где следующей зимой зароют его самого). Там, продираясь сквозь густую, высокую, по пояс, траву, мы запускаем наших змеев и чувствуем, как они рвутся с бечевок - словно небесные рыбы плывут по ветру и дергают удочки.

Ручаюсь - когда человек умирает, ему становится ясно, что Господь уже являлся ему. Что все вот это... - и она делает широкий жест рукой, показывая на облака, и на наших змеев, и на траву, и на Королька, зарывающего кость, - все, что люди видят вокруг, это и есть Бог. Что до меня, я могла бы покинуть мир, имея перед глазами хотя бы нынешний день.

теперь могу об заклад побиться, что так не бывает. Ручаюсь - когда человек умирает, ему становится ясно, что Господь уже являлся ему. Что все вот это... - и она делает широкий жест рукой, показывая на облака, и на наших змеев, и на траву, и на Королька, зарывающего кость, - все, что люди видят вокруг, это и есть Бог.

Достаточно скверно, что сама не имеешь того, чего хочешь, но когда и другим не можешь подарить то, что им хочется, от этого уже совсем тошно.

по виду их ясно, что они готовы убить нас обоих. Но нельзя - рождество!

Ручаюсь - когда человек умирает, ему становится ясно, что Господь уже являлся ему. Что все вот это... - и она делает широкий жест рукой, показывая на облака, и на наших змеев, и на траву, и на Королька, зарывающего кость, - все, что люди видят вокруг, это и есть Бог. Что до меня, я могла бы покинуть мир, имея перед глазами хотя бы нынешний день.

Может быть, совсем чужие или малознакомые люди кажутся нам самыми верными друзьями лишь потому, что подружка моя стесняется всех и не робеет только перед чужими?