Философия экзистенциализма

из "Элегий" ("Elegien"): "Живущие ошибаются в том, что слишком уж всё различают. Ангелы, говорят, часто не знали - шли средь живых или мертвых" (III 263) (93).

ством. Именно на своей вершине жизнь оказывается здесь родственной смерти. Любовь и смерть сливаются, и высшая жизнь одновременно есть умирание (das Sterben). И все же, с точки зрения экзистенциальной философии, в этих определенно романтических представлениях нарождающегося воззрения речь идет в большей мере об истолковании события смерти (das Todesereigniss), чем о собственно бытии-к-смерти.

Напрашивается вопрос, не слишком ли активно сильные, полные жизненной энергии люди заняты собственной жизнью и ее задачами, тогда как в большей мере им стоило бы тяготиться смертью (89). Не есть ли повышенное внимание к смерти уже признак ослабленной и уставшей жизненной силы, а именно, соответственно возможному здесь двойному направлению - как жизни, перед лицом смерти ужасающейся и отшатывающейся, будучи потрясенной в своих основах, так и жизни утомленной, жаждущей смерти? Скорее можно ска

Однако, когда человек узнает, что подобное возвышение не может совершаться продолжительно, но постоянно срывается в неподлинность, скука оборачивается тоской, выступающей, например у Кьеркегора, главным образом согласно свидетельству его дневника, в роли несущей эмоциональной подосновы его существования. И тоске свойствен такая же тревожная предметная непостижимости посредством которой она отличается от любых мотивирована страданий: "Тот, у кого скорбь и забота, знает, что вызывает у него

Еще ощутимее, чем в отношении страха, в случае со скукой заявляет о себе возможность подавить ее посредством "рассеяния" (die "Zerstreuung") и "развлечения" (die "Unterhaltung"). Подобную деятельность Кьеркегор выразительно представил под названием "разменного хозяйства" (die "Wechselwirtschaft"), "как способ постоянной смены основания" (1 260), за счет чего человек избегает подступающей тревожности своего бытия. Таким образом, скука представля

может ни в чем принимать участия. Хайдеггер в одном месте весьма проникновенно описывает это состояние следующим образом: "Глубокая скука, тянущаяся в безднах личного бытия наподобие молчаливого тумана, в странном равнодушии сближает вещи, людей и с ними сам этот туман" (М. 14) (84). В данном случае очевидно значительное совпадение с описанием страха: точно такое же равнодушие, в котором тонет окружающий мир. Хотя в скуке и отсутствует непосредственно буравящий страх, тем не менее более растянутым образом она действует в том же самом направлении.

ключе. При этом он следующим образом познает и сознательно принимает на себя тревожность ночи: "Высокая, не было в том стыда за тебя, что ты меня знаешь. Дыханье твое объяло меня; усмешка, которою ты наделяешь серьезного дали, проникла в меня" (III 407) (81). В это мгновение страх оборачивается совершенно новым чувством защищенности которое, следуя за Ясперсом, можно было бы лучше всего охарактеризовать как "опора в бесконечном" (Ps. 327 ff.), чье выражение предстает здесь в усмешке. Отсюда

собственную уверенность в обороне. Кажется, что угроза непостижимым образом подступает со всех сторон, что от нее невозможно укрыться. Точнее, все выглядит так, что отношение человека к миру в целом поколеблено страхом. Мир, окружающий его столь теплым и доверительным образом, увлекающий его своими разнообразными жизненными отношениями, вдруг словно бы отдаляется. Что-то пролегает между человеком и всем духовным миром с его ценностями и идеалами. То, что обычно человека радовало, в чем он участвовал, оказывается словно бы поглоченным всеобщим серым туманом равнодушия. В страхе застывает и блекнет любая пестрая и красочная жизнь. Любое истолкование жизни погружено в безнадежную сомнительность У человека более нет ничего, за что он мог бы держаться. Он хватается за пустоту и оказывается в совершенно ужасном одиночестве и покинутости.

Стало быть, в этом смысле пограничные ситуации - это такие ситуации, в которых человек подведен к границе своего существования. Они повсюду переживаются в опыте, в результате чего действительность не складывается в единое гармоничное и осмысленное целое, но в ней проступают противоречия, которые не могут разрешиться посредством мышления или же выглядят как принципиально неустранимые. Они характеризуют свойство, которое Кьеркегор выделил при помощи понятия парадокса. Они словно "жало во плоти" (75), посредством которого перед человеческим взором убедительно выставлено несовершенство его личного бытия. Таким образом, конечность человеческого бытия в пограничных ситуациях познается наиболее решающим образом, поскольку они очерчивают твердую границу, делающую невозможным любое гармоничное постижение мира и человеческой жизни. В рамках дан

И здесь возникает вопрос о соотношении открытости и замкнутости, которым постоянно занимался уже Кьеркегор и который неминуемо оказывается проблемой для любой экзистенциальной философии. Там, где сознательно удерживается замкнутость, человек не отваживается быть окончательно вовлеченным, он еще ищет гарантий, действует в рамках существования (das Dasein), стремящегося к выгоде и власти, а не в рамках экзистенциального существования. Напротив, там, где человек, в качестве экзистенциального существования, вовлекается, он отдает себя безоглядно и без гарантий, с совершенной открытостью. Этот аспект особенно настойчиво подчеркивал Ясперс. Лишь в абсолютно открытой экзистенциальной коммуникации существование в присутствии Другого одновременно становится раскрытым самому