Аспекты мифа

по мнению Элиаде, деструкция художественного языка, осуществленная кубизмом, дадаизмом, додекафонизмом и «конкретной музыкой», Джеймсом Джойсом, Беккетом и др., есть не что иное, как сведение, редукция «художественной вселенной» к первоначальному состоянию materia prima (первоначальной материи). При знакомстве с этими произведениями, утверждает Элиаде, создается впечатление, что всю историю искусства авторы хотели свести к tabula rasa, погрузить в полный хаос, за чем должно непременно последовать сотворение новой Вселенной.

«Мифологическое мышление, — пишет Элиаде, — может оставить позади свои прежние формы, может адаптироваться к новым культурным модам. Но оно не может исчезнуть окончательно».

в XX веке мы оказываемся свидетелями постепенного возвращения к тому же космологическому мировоззрению.

Исследователи европейского театра XVI—XVII веков отмечают, что в это время театральное представление теряет характер сакрального приобщения, каковое оно сохраняло в средние века и в Древней Греции, где хор выполнял сразу роль и актера и зрителя. Примечателен один факт — чрезвычайно широкое распространение так называемого «театра в театре».

И вот в середине XX века также возникает множество пьес, представляющих «театр в театре».

Вряд ли за целый XIX век наберется с десяток произведений, где фигурируют мифологические герои, где разрабатываются «общие темы». Но вот как из рога изобилия с середины XX века начинают являться из глубин столетий бесконечные Эвридики, Электры, Клитемнестры, Эдипы, Ифигении, Андромахи. Дж. Апдайк, Ж. Жироду, Т. Уайльдер, Дж. Джойс, Артур Миллер, А.Камю, Ж. П. Сартр, Ж. Ануй — далеко не полный перечень крупнейших современных художников, неоднократно обращавшихся в своем творчестве к так называемым «общим сюжетам».

Как и следовало ожидать, это все та же борьба против времени, те же надежды скинуть тяжесть «мертвого времени», которое давит и убивает.

Можно задать вопрос: исчезнет ли когда-нибудь это желание выйти за пределы собственного, исторического и личного времени и погрузиться во время «чужое», экстатическое или воображаемое. Пока существует это желание, можно сказать, что у современного человека остаются хотя бы в какой-то мере рудименты «мифологического поведения». Черты такого мифологического поведения обнаруживаются также в желании обрести ту интенсивность, с которой мы пережили или познаем нечто в первый раз: в желании обрести далекое прошлое, блаженное время «первоначал».

Другой знаменательный факт: потребность в «историях» и рассказах, которые можно было бы назвать парадигматическими, поскольку они развертываются по традиционной модели. Каким бы серьезным ни был кризис современного романа, потребность погружаться в «другие» вселенные и следовать за перипетиями «истории», по-видимому, присуща человеку и потому неистребима и неискоренима. Суть ее трудно определить, здесь получают выражение и желание общаться с «другими», «неизвестными», разделять их драмы и надежды, и потребность знать то, что могло произойти.

Разрушение художественного языка было осуществлено кубизмом, дадаизмом[302], сюрреализмом, додекафонизмом[303] и «конкретной музыкой», Джойсом, Беккетом, Ионеско. Дальнейшее разрушение могут предпринимать только лишь эпигоны.

Конечно, все подлинные революционные опыты современного искусства отражают некоторые аспекты духовного кризиса или же просто кризиса познания и художественного творчества. Но для нас прежде всего представляет интерес тот факт, что «элита» в экстравагантности и непонятности современных произведений видит возможность своего рода познания инициации. Это как бы «новый мир», который реконструируется из обломков и загадок, мир, существующий только для узкого круга посвященных. Но престиж затрудненности в понимании и непонятности столь велик, что широкая публика очень скоро вовлекается в этот процесс и провозглашает о своем полном согласии с открытиями элиты.