Беседы с Сократом

Душа обычного смертного разлучается с телом оскверненная и замаранная. Всю жизнь она угождала своему телу – его страстям и наслаждениям. Она настолько срослась с телом и зачарована им, что не считает истинным ничего, кроме утех тела, то есть того, что можно осязать, выпить, съесть или использовать для любовной утехи. Все смутное, незримое она боится и ненавидит. И оттого мучительно такой душе расставаться с телом и жизнью.

Но пройдет юность, и вспомни: кто провел всю жизнь в удовольствиях, у того остаются под старость только воспоминания тела. Разум не взрослеет, и душа не вырастает.

Мелет. И как все поэты, я желаю поклонения. Представляете, я презираю всех, плюю на всех… и все-таки желаю любви всех

Например, если бы Анит умел правильно рассуждать, разве он желал бы моей смерти? Что может принести смерть тому, кто открывает истину? Стоит убить глаголющего истину, и тотчас людей охватывает любопытство к его вере и уважение к ней. Потому что нет ничего прочнее и притягательнее того, за что пролита кров

пройдет юность, и вспомни: кто провел всю жизнь в удовольствиях, у того остаются под старость только воспоминания тела. Разум не взрослеет, и душа не вырастает. И он ощущает, будто совсем и не жил. Что он все тот же мальчик, которого почему-то называют старцем. И ему страшно умирать

Веселись, наш счастливый друг. Но

Мы приходим в мир,
Сжавши руки в кулак,
Будто хотим сказать – все мое!
Мы уходим из мира с открытыми ладонями,
Ничего я не взял,
Ничего мне не нужно!

Вот Анит – богатый, видный мужчина – живи, да и только! А сейчас рассказали, что у Акрополя подошел к нему какой-то шалопай и ни с того ни с сего пырнул его ножом. И нету Анита. Вот так! И парня нету. Закололся. Вот их – правда нету! А ты – еще есть. (Уходит.)

СОКРАТ. Аполлодор... (Первому.) Ты?..

ПЕРВЫЙ. Не было выхода. Анит мог все рассказать и нанести вред учению Сократа... Я не пощадил тебя ради тебя самого. А щадить этот бурдюк с вином, это ходячее сало... (Становится на колени у ложа.) У меня нет никого ближе тебя. Я выплакал свои глаза. Я буду седым к утру.

СОКРАТ. И Аполлодор...

ПЕРВЫЙ. Это жертва. Как молодой ягненок, он взошел на алтарь истин Сократа о добре.

СОКРАТ. Как много крови вокруг добра... Тебе не кажется, что боги смеются?.. Исследуем же... (Умирает.)

ПЕРВЫЙ. Сократ... Сократ. (Целует мертвого Сократа.) Пеплос на лицо. (Закрывает лицо Сократа. Потом опускает голову на грудь и беззвучно рыдает.) Один я...

Входит ТЮРЕМЩИК,

ТЮРЕМЩИК (осматривает Сократа, удовлетворенно). Все! (Распахивает дверь.)

Входит КСАНТИППА. Неподвижно останавливается в дальнем углу. Входят ученики СОКРАТА и ПРОДИК, одетый в великолепные белые одежды.

ПРОДИК (тихо и величаво, Первому ученику). Я был лучшим другом его детства. Ты был лучшим другом его старости... Расскажи нам о его кончине.

ПЕРВЫЙ (с трудом). Он принял смерть, как подобает великому философу, легко и радостно, как выздоровление. Его последними словами были: «Петуха – богу Асклепию».

И тогда из тетрадей я окончательно выяснил...

СОКРАТ (в ужасе). Из тетрадей?!

ПЕРВЫЙ. Да! Потому что в моих тетрадях звучит истинный голос Сократа. Там я записал его лучшие беседы. Там Сократ – великий, могучий и цельный.

СОКРАТ. То есть как – цельный?

ПЕРВЫЙ. Сократ – человек. И под влиянием минуты он иногда говорит не то... как было, к примеру, недавно, после твоей болезни. В моих тетрадях все выверено. Там нет у Сократа противоречий. Там – истинный Сократ, и все вытвердят его наставления и будут следовать им и славить его.

СОКРАТ (в ужасе). Но ты забыл, что я сказал в доме Продика. Человек меняется с быстротекущим временем! И надо проверять. И надо сомневаться. «Единственное, что я знаю, – это то, что я ничего не знаю...»

ПЕРВЫЙ. Это говорит не тот Сократ, не истинный. Это говорит Сократ, принявший яд, в страхе и в отчаянии...

СОКРАТ. Ты безумен! В тебе нет любви! И у тебя страшные глаза – глаза жреца, а не философа! Я боюсь, что если завтра по Афинам станет ходить новый Сократ, – ты его убьешь, но именем того, прежнего Сократа! (Кричит.) Ты сожжешь тетради! Слышишь! Поклянись мне! (Кричит.) Аполлодор!

КСАНТИППА вырывается из рук учеников, падает на пол и ползет к СОКРАТУ.

(Опускается на колени.) Ну, давай поговорим, Ксантиппа. Ты ведь стала у меня совсем мудрая.

КСАНТИППА (шепотом). Совсем мудрая.

СОКРАТ. Ты уже научилась беседовать со мной. Не так ли?

КСАНТИППА. Научилась.

СОКРАТ. Тогда слушай: ты ведь знаешь, что ни одна птица не поет, если она страдает...

КСАНТИППА. Знаю.

Они стоят на коленях друг против друга.

СОКРАТ. Тогда ответь мне, почему лебеди, почувствовав свою смерть, заводят такую громкую, такую счастливую песню? Отчего они ликуют?

КСАНТИППА (ничего не соображая). Отчего они ликуют?

СОКРАТ. Значит, смерть – это не всегда страдание. А ведь лебеди – это вещие птицы и принадлежат все тому же Аполлону. Ты поняла?

КСАНТИППА (целуя его руки). Я поняла.

СОКРАТ. Теперь ответь мне, Ксантиппа, свойственно ли настоящим философам пристрастие к так называемым наслаждениям: к питью или еде? Ответь мне.

КСАНТИППА. Свойственно... Несвойственно. (Вцепилась в руку Сократа.)

СОКРАТ. А к остальным удовольствиям, начиная с тех, что относятся к уходу за телом – например, щегольские сандалии, красивый плащ,– ценит ли все это истинный философ или не ставит ни во что, кроме самых необходимых?

КСАНТИППА (бормочет). Несвойственно... Свойственно...

СОКРАТ. Молодец. Ксантиппа! Стало быть, истинный философ на протяжении всей своей жизни постепенно освобождает свою душу от прихотей тела. И когда наступает час его смерти, что с ним происходит?

КСАНТИППА. Что с ним происходит?

СОКРАТ. Душа обычного смертного разлучается с телом оскверненная и замаранная. Всю жизнь она угождала своему телу – его страстям и наслаждениям. Она настолько срослась с телом и зачарована им, что не считает истинным ничего, кроме утех тела, то есть того, что можно осязать, выпить, съесть или использовать для любовной утехи. Все смутное, незримое она боится и ненавидит. И оттого мучительно такой душе расставаться с телом и жизнью. Не то философ! Ксантиппа, я никогда не заботился о теле. Я победил все его желания, – и теперь, вступая в пору, когда оно будет докучать мне своими слабостями и мешать мне мыслить, я расстаюсь с ним легко, без сожаления, как лебеди. Я убегаю из-под его стражи. Это не страдание, Ксантиппа. Я покидаю землю легко, с осознанной любовью ко всем живущим. Считай это просто выздоровлением моего дряхлого тела. И как при выздоровлении приносят богу Асклепию в благодарность в жертву петуха, – сделайте так, когда я закрою глаза.