Введение в христианскую этику

Поэтому закон может иметь и третью функцию: направлять христианскую жизнь.

Христианская этика — это осознание моральных поступков, основанное на том, что нам предписывает Священное Писание.

Оценка дается в этике. Таким образом, этика — это осмысление морали (моралей). Люди совершают те или иные поступки (мораль), но являются ли их поступки правильными (этика)?

моралью мы называем совокупность традиционных и господствующих (в данный момент) нравов, в то время как этикой является осмысление этих нравов.

Можно ответить, что и наши враги являются ближними. И что могут возникнуть ситуации, когда мы должны вступиться даже за самых злых врагов. Но может случиться и так, что только с помощью лжи нам удастся вырвать одного ближнего из лап другого ближнего. И тогда становится ясно, чего требует от нас любовь как великая заповедь. Тот, кто соблюдает эту заповедь, не может в то же время погрешить против девятой заповеди.

Очевидно, что не всякая заповедь Декалога носит абсолютный характер.
Это помогает нам отчетливо рассмотреть проблему столкновения обязанностей. Основной вопрос звучит так: ставит ли нас сам Бог перед лицом обязанностей, противоречащих друг другу. Может возникнуть столкновение обязанностей между тем, чего требует Он, и тем, чего требуют люди. Но мыслимо ли также столкновение, вызванное противоречивыми обязанностями, которые (и те и другие) Он возложил на нас?
Тот, кто превращает все заповеди Декалога в абсолютные, которым, следовательно, необходимо повиноваться при любых условиях, должен обязательно прийти к выводу, что сам Бог ставит нас перед лицом противоречащих друг другу обязанностей. Однако в таком случае следовало бы говорить о дуализме в Боге, когда он в один и тот же момент требует от нас абсолютно противоположных вещей.

Во время Второй мировой войны военный пастор — протестант Аллард Пирон — был взят японцами в плен. Вместе с другими его должны были переправить на корабле в Японию. Во время пути корабль был поражен торпедой. В спасательной шлюпке, куда попал Пирон, один человек оказался лишним. Для того чтобы предотвратить гибель всех, кто-то один должен был пожертвовать собой. Пирон предложил себя в качестве жертвы и исчез в волнах

Прежде всего христианская свобода есть свобода от всех вещей. Мы свободны от греха (Рим. 6:18), от закона как тягостного ига (Рим. 7:1—3), от богов, которые в существе не боги (Гал. 4:8). Все подобные «господа» не имеют больше власти над нами, так как нас спас Христос, выкупивший нас из всякого рабства. Павел серьезно предостерегает от всех тех, кто (снова) хочет ввергнуть христиан в иго, так что они опять потеряют свою свободу. «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства», — предостерегает Павел галатов (5:1). Так и в ходе церковной истории постоянно звучали предостережения против разных видов несвободы, вне зависимости оттого, надвигалась ли эта угроза со стороны римских католиков или протестантов. Также и пиетизм, как мы уже видели выше, в некоторых своих проявлениях угрожал христианской свободе. Тот, кто не может весело отпраздновать какое-либо событие и не позволяет играть своим детям, поскольку и он, и они постоянно должны быть заняты «духовными» вопросами, угрожает христианской свободе. Вместо того чтобы быть свободными от всякого человеческого ига, люди снова становятся рабами, находясь под игом всяческих правил, которые словно цепями окутывают их жизнь.

Вторую разновидность любви ван Ойен обозначает другим греческим словом: filia. В ней он усматривает любовь к жизнеустройству. Она служит сохранению кровного родства, дружбы, общества, в котором каждый должен получить свое.
То, что ван Ойен имеет в виду, говоря об этой разновидности любви, мы можем обнаружить уже у Августина. Эта любовь направлена на достижение мира среди людей, сплоченности, когда мы никому не должны будем причинять вреда и будем, насколько это возможно, приносить пользу каждому. В обществе любовь и право должны быть объединены. Подобное мы замечаем в тех случаях, когда власти заботятся о нищих, угнетенных и преследуемых (Иер. 22:3; 15—17; Пс. 71).
Таким образом, мы видим, что ван Ойен не выносит любовь за рамки общественной жизни. Любовь принадлежит не только сфере интимных отношений (я — ты), но также связана с уважением к порядку и праву в обществе, в котором мы имеем дело с властями и другими общественными институтами. Любовь должна господствовать над всем миром. У нее нет своей собственной сферы действия, она также не желает выступать в роли гостя; она все хочет наполнить тем, что ей принадлежит. Пусть это сильно сказано, но меч в руках власти, вплоть до ведения справедливой войны, можно рассматривать как инструмент любви. Подобное высказывание делал Лютер, когда размышлял о борьбе, которая велась в его время против турецкого нашествия. Защита наших границ — это акт любви, которую власть должна проявлять по отношению к своим подданным. Такое убеждение дает нам возможность говорить о любви не только тогда, когда речь заходит о Нагорной проповеди, но и когда на первый план выступает меч власти, как в Рим. 13. О власти там говорится, что она есть слуга Божий, нам на добро (13:4).
Так почему бы и благие действия власти не считать разновидностью любви, пусть даже она не имеет такого личного характера, как непосредственные отношения между людьми.

Неприятно не то, что мы любим самих себя, но что в этом мы заходим слишком далеко и любим самих себя больше, чем Бога и своего ближнего.