Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги

нам кажется, будто в цену каждой книги заложено также и время, отведенное на ее прочтение. Мы ставим на полку и кладем в чемодан не бумажные томики, а само время

единственное, что действительно имеет значение и что может освободить нас от зависимости, вызываемой историями.

Мы, конечно, можем воспринимать литературу как своего рода мастерскую оптика, где мы будем обтачивать, шлифовать и полировать наши окуляры, чтобы таким образом убрать чересчур сильное искажение и поднатореть в искусстве внимательного наблюдения. Последнее – единствен

И все же, если бы меня спросили, зачем нужна литература – именно хорошая литература, – я бы сказал: затем, чтобы она когда-нибудь все же вытеснила из обращения монету плохой литературы[85], ростки которой, точно сорняки, уже укоренились в наших жизнях. А еще – чтобы наконец поправить те посредственные сюжеты, нити которых наш внутренний сказочник продолжает упорно переплетать между собой, без устали копируя то из одного места, то из другого, лишь потому, что не знает, как еще придать смысл происходящему в мире и поступкам людей

Адлер заявляет, что все люди, как здоровые, так и больные неврозом, идут по жизни, ориентируясь на управляющую фикцию – идеальную форму своей личности. Это абстрактное представление необходимо для развития психики: даже маленькие дети учатся ходить, выбирая себе при этом любую случайную цель.

Здоровый человек оперирует фикциями с долей прагматизма и при случае может избавиться от этого костыля или же обменять его на другой, более отвечающий действительности, в которой ему предстоит жить и передвигаться. Невротичный человек, напротив, буквально пригвожден к кресту своей фикции, он оказывается под влиянием выдуманного плана на жизнь и потому постоянно строит предположения

Возможно, именно в этом и кроется суть проблемы: вне книг мы не найдем того самого «непосредственного жизненного опыта», как его называл Миллер, поскольку ничего подобного просто-напросто не существует. Между нами и миром всегда будут возникать препятствия – как

холодного разума и гнета прочитанных книг, которых оказалось слишком много. А когда сезон резни окончился, то есть в наши довольно мирные времена, давняя болезнь приняла форму приторной манерности и напускного отчаяния. В итоге писатель растягивает на сотни страниц свои эгоистические стенания, во всех подробностях живописуя свою гипертрофированную сознательность, неумение жить и паралич воли.

прототипом которого был тот самый Агриппа: он выходил на сцену и провозглашал, что желает «науки праздный чад забыть»[77]. Со временем болезнь развивалась дальше, поколение за поколением, вплоть до Фауста Фернандо Пессоа, который опустошил бокал с вином мысли и обнаружил, что тот пугающе пуст. Литература этого весьма долгого периода – огромная лечебница для хронически скучающих людей с распухшей селезенкой[78], которым не терпится поскорее снять с себя гипс и бинты книжной культуры и восстановить связь с реальностью. И все это – при помощи наркотиков, религии, эзотерики, беспокойной жизни, войны, эротики, политического активизма. «Лучше быть варваром, чем умирать со скуки!» – восклицает Теофиль Готье. Варварство не заставит себя долго ждать и вскоре ответит тем, что развяжет две мировые войны, хотя, конечно, литераторы в этом не виноваты. Если многие из людей и правда с нездоровым энтузиазмом бросились в траншеи, то еще и затем, чтобы сбежать от мертвой хватки

Самая известная цитата на эту тему принадлежит Стефану Малларме: «Печальна плоть, увы! Все книги я прочел». Эта строчка выражает боль целой эпохи, которая растянулась примерно на шестьдесят-семьдесят лет: начиная с середины XIX века до первых двух десятилетий XX века. В ней проступает отвращение к разуму, к рассудку, к эрудиции, свойственной любителям древностей, к слишком обостренному и сознательному ощущению себя и окружающего мира, к жизни под гнетом переполненных и бесполезных библиотек. Эту заразу принес в культуру гетевский Фауст, историческим прототи