Сатанинское танго

Когда я… Да-да, вот я… подружился с Иримиашем… это было под Новосибирском… в лагере для военнопленных, Петрины там не было! Ясно? Нигде не было!» «Что значит — нигде не было? Где-то он все-таки был!» У Келемена чуть пена изо рта не пошла, и он снова стукнул кулаком по стойке. «Если я сказал — нигде, значит, нигде! Просто… нигде!» «Ну ладно, ладно, — успокаивал его трактирщик. — Раз вы говорите, значит, так оно и было. А теперь ступайте-ка за свой стол и не стучите мне тут!»

Все это заблуждение. Потому что я понял: между мной и жуком, между жуком и рекой, между рекой и криком, который над ней разносится, нет ни малейшей разницы. Все вершится бессмысленно, неразумно и подневольно, под властью слепой и непостижимой силы. И вовсе не чувства, всегда нас обманывающие, а наше воображение искушает нас верой в возможность когда-нибудь вырваться из подземелий убожества. Так что спасения нет, лопоухий

авшие хутор пирамидальные тополя, сл

я вам, что даже собака за печкой не смела пошелохнуться! Я сижу и только глазами хлопаю, думаю: уж не мерещится ли? Передо мной стояли они, живые, как есть, в

, и тогда запирался здесь, в кладовой, чтобы выпустить пар подальше от посторонних глаз. Он умел блюсти осторожность. Даже в подобных случаях умел избежать ненужных убытков. Он пинал стены или – на крайний случай – швырял в металлическую дверь пустой ящик, пусть “жахнет как следует”. Однако сейчас он не мог себе это позволить, его бы услышали в зале. И, как это случалось и раньше, спасением для него стали цифры. Ибо в цифрах была некая загадочная очевидность, некая глуп

портрет какого-то военного. “Садитесь! – указывает офицер на три плотно сдвинутых стула на противоположной стороне кабинета. – Я хочу, чтобы мы друг друга поняли. – Он о

. “Что значит – невозможно вас обязать?! Да кто вы таки

рит… – неуверенно продолжала госпожа Шмидт, глядя то на мужа, то на насторожившегося Футаки, – говорит, будто по тракту идут Иримиаш с Петриной… К поселку идут, сюда! И что они… возможно, уж

Футаки с грустью посмотрел на зловеще нависшее небо, на сгоревшие остатки лета, опустошенного набегом саранчи, и внезапно увидел, как сквозь ветки акации проходят друг за другом весна, лето, осень и зима, и ему показалось, что время — не более чем легкомысленный эпизод в необъятных просторах вечности, дьявольская уловка с целью создать из хаоса видимость порядка, в которой всякая случайность принимает облик неизбежности… И увидел себя самого, распятого между колыбелью и могилой, мучающегося в бессильных попытках освободиться, чтобы в конце концов — нагим, без наград и знаков различия — сухой, щелкающий как кнут приговор отдал его под хохот трудолюбивых живодеров в руки мойщиков трупов, где ему без жалости покажут меру человеческих трудов, и где у него не будет ни малейшей возможности вернуться обратно, ибо он уже понял, что ввязался в проигранную заранее игру с шулерами, и теперь у него не осталось даже последней защиты — надежды когда-нибудь обрести дом.

«Но мой Бог со мной, он не оставит меня», — уверенно бормотала она и лишь не могла уразуметь, почему запаздывает приговор, который ввергнет все здесь в адское пламя.