Там, где течет молоко и мед

робкая упоительная надежда словно теплое молоко наполняет сердце и душу.

Волшебство детства и буря
Были в моих объятьях
Я знаю, что чужой огонь
Зажег мои ночи…

Аборигены чертовы, разве вам понять, что российские женщины, ошалевшие от работы, замученные претензиями родителей и болезнями детей, навсегда униженные бывшими мужьями, навсегда одинокие… Да, они немеют и тают от любого ласкового слова и пресловутой чашечки кофе, да, они улыбаются таксистам и дворникам. Нас так воспитали, понимаете вы, наглые тупицы, нам слишком редко улыбались в прошлой жизни!

Да, да. Только на третьем курсе папа заметил маму и тоже назначил ей свидание. А еще через месяц он сделал ей предложение. Мама ахнула и согласилась.
— До сих пор не понимаю, — рассказывает она шепотом, — почему твоему отцу взбрело в голову жениться именно на мне! Ты не представляешь, какие у него были завидные партии — дочка проректора, первая красавица факультета… Я ног под собой не чуяла и боялась только одного, как бы он не передумал!

И потянулись тоскливые дни. Кончился июнь, потом июль. От Иосифа пришли два смутных письма, которые ничего не объясняли. И хотя пол в комнатах сверкал по-прежнему, и на столе лежала вышитая скатерть, жизнь ушла из дома Блюмов. И вот уже соседка слева стала потихоньку звать детей сиротками, а сосед справа решил разучивать с мальчиками кадиш… Как вдруг однажды поздним вечером беззвучно открылась входная дверь и взору изумленных детей предстала, кто бы вы думали, сама Мира Абрамовна! Немного худая, но совершенно невредимая и даже будто помолодевшая! За ней вошел сильно смущенный Иосиф со свертком в руках. И тут же из свертка раздался пронзительный и довольно-таки нахальный рев.
— Вот так всю дорогу орет, — Иосиф вытер рукавом взмокший лоб. — Специально под ночь собирались, чтобы соседей не пугать.
— Соседей! — смеясь и плача запричитала Рахель. — Ах, мамочка, известно, что скажут соседи! Ведь мне самой не сегодня-завтра рожать, вот стыда-то не оберешься! Дядя народился!
— Лучше бы выкинули его в речку, — сердито насупившись, проворчал Шмулик, — выкинули по дороге, и всех делов!
Мира Абрамовна прижала к груди маленького крикуна.

Машка, — говорю я, — что-то меня в последнее время на прекрасное тянет. Не рвануть ли нам в Ленинград на следующие выходные? Обожаю города с буквой «л».
— Ты имеешь в виду Питер? — уточняет моя дочь. — Ну давай рванем. Только с одним условием — пойдем в какое-нибудь веселое место, а не только в один твой Эрмитаж!

Соня! — Саша растерянно сидит посреди разоренной комнаты. — Если ты не вмешаешься, я за себя не ручаюсь! Я и так совершенно не понимаю, что делать с книгами. Отправлять посылками по четыре килограмма? Или выбросить все к чертовой матери?

разве вам понять, что российские женщины, ошалевшие от работы, замученные претензиями родителей и болезнями детей, навсегда униженные бывшими мужьями, навсегда одинокие… Да, они немеют и тают от любого ласкового слова и пресловутой чашечки кофе, да, они улыбаются таксистам и дворникам. Нас так воспитали, понимаете вы, наглые тупицы, нам слишком редко улыбались в прошлой жизни

отъезда моего отца.
Я почти у

Маша сидела в зале с бабушками как чужая. Самая чужая на всем белом свете.