Архипелаг Солженицына

Александр Солженицын запретил публиковать свою переписку с Шаламовым, но из писем автора «Колымских рассказов» видно, что отношения между писателями были неоднозначными. У Шаламова было больше лагерного опыта, и он замечал, что Иван Денисович ест суп ложкой — «лишним инструментом», а около санчасти Шухова бродит «невероятный для настоящего лагеря» кот. Солженицын же признавал авторитет Шаламова и даже предлагал ему стать соавтором «Архипелага…», но объявил «брата по перу» мертвым писателем, когда тот отрекся от «Колымских рассказов».

Летом 1954 года Солженицын проходил повторный курс рентгенотерапии в онкологическом диспансере Ташкента и задумал повесть «Два рака». Ее героями должны были стать два пациента: бывший з/к и режимный прокурор. Со временем к их истории добавились новые персонажи, медицинские детали и любовный поворот, но появилась повесть только спустя двенадцать лет и то — «из тактических соображений»: Солженицыну в 1966-м нужно было удерживать внимание читателей во время финальной работы над «Архипелагом».

Солженицын-школьник любил театр больше, чем литературу: он регулярно бывал на ростовских драматических постановках, в старших классах участвовал в чтениях и планировал учиться на актера. Писатель отказался от этой мечты из-за болезни горла, но всегда с любовью вспоминал ростовский театр и именно для него придумал свои главные пьесы: про службу в батарее звуковой разведки, контрразведку СМЕРШ и лагерь на Калужской заставе. В этот сборник также вошли киносценарии: автор не предполагал увидеть фильмы по ним и писал так, чтобы «читатели могли стать зрителями и без экрана».

Произведения «тюремно-лагерно-ссыльных лет», которые ждали публикации почти полвека. В 1940-е и 1950-е в шарашке в Марфино, в Экибастузском лагере, в онкологической клинике в Ташкенте Солженицын сочинял их отрывками, выучивал наизусть, а рукописи сжигал или закапывал в землю.

Книга вряд ли увидела бы свет, если бы не Твардовский — который на тот момент был главредом «Нового мира» — и не хрущевская кампания по развенчанию культа личности. Рассказ (повестью «Один день…» назвали в редакции — чтобы звучало солиднее) активно печатали; Солженицына даже приняли в Союз писателей. Правда, после отставки Хрущева произошла типичная для того времени история: издание начали изымать из библиотек и не выпускали вплоть до 1990-х.

После успеха «Одного дня…» Солженицын задумал протолкнуть в советскую печать «В круге первом» — в значительной степени автобиографический роман об ученых, которые работают в шарашке на партию. Цензура не пропустила даже сокращенную и сглаженную версию, КГБ арестовал рукопись, но Солженицын все равно смог переправить копию на Запад и выпустить в первоначальной, без купюр, редакции. Среди прототипов героев — близкие знакомые автора, известные критики, чиновники высокого ранга и, без всякого камуфляжа, Сталин.

Как это часто водится у Солженицына, в основу «Матрениного двора» легла подлинная история. Чтобы рассказ появился в «Новом мире», авторское название «Не стоит село без праведника» пришлось изменить. Но и это не спасло от резкой критики: после долгого перерыва произведение было напечатано в СССР лишь в 1989 году.

Первый цикл «Крохоток» Солженицын создал еще в середине XX века, но его так и не опубликовали в Союзе, что, впрочем, не помешало миниатюрам разойтись в самиздате. Второй же цикл родился уже в 1990-х: «Только вернувшись в Россию, я оказался способен снова их писать, там — не мог…»

Исполинский роман, который Солженицын задумал в 18 лет и вернулся к раннему замыслу только в 48. «Красное колесо» — его попытка ответить на вопрос, что же стало с родиной и с нами в 1917 году, каким человеком был Ленин и почему Николай II не смог удержать страну. Книгу жутко громили современники — за исключением, может быть, самых преданных фанатов; последние части — про Октябрь и начало Гражданской войны так и остались в конспектах. Скоро выйдет английский перевод: очень интересно, как эпопею встретят там и вспомнят ли про нее здесь.

К числу фанатов «Колеса» относится, к примеру, литературовед и критик Андрей Немзер: ученый призывает всех поклонников Солженицына не отмахиваться от заветной книги писателя — «трагического эпоса о победе революции над Россией». У самого Немзера получилась скорее публицистическая, чем строго филологическая работа: вероятно, потому, что он прежде всего пытался реконструировать солженицынскую историософию, а не исследовать литературные приемы. Тем, кто скорее интересуется Солженицыным-прозаиком, можно рекомендовать статью Александра Жолковского «Бендер в Цюрихе» — про то, как автор описывает Ленина до революции.

Отрывок основанного на реальных событиях «Случая на станции Кочетовка» сначала напечатали в «Правде», и это стало оберегом от жесткой цензуры — считалось, что главная газета страны не могла выпустить крамолу.

В основу «Правой кисти» также легли воспоминания о случае из жизни, но судьба этого рассказа менее удачная: от него отказались все журналы, и впервые его выпустили лишь после развала СССР.

«Захар-Калита» тоже прошел тернистый путь: в газете «Известия» сначала приняли его к публикации, а затем готовый набор рассыпали.

Главное художественное свершение Солженицына; колоссальная подготовительная работа, стоившая помощнице писателя Елизавете Воронянской жизни. «Архипелаг» — самое полное описание советской пенитенциарной системы, фабрики унижения и смерти, заработавшей, согласно концепции автора, сразу после прихода большевиков к власти. За хранение этой книги можно было угодить за решетку; из-за нее же в 1974 году Солженицына лишили советского гражданства и выслали из страны — он вернется в Россию только через 20 лет.

Упоительные мемуары с безупречным заглавием: действительно, в отношениях Солженицына и «Нового мира» под руководством поэта Александра Твардовского проглядывало что-то животное — кто кого поборет и продавит. Спустя пятьдесят лет победу следует отдать нобелевскому лауреату: опубликованные за границей, его книги все равно стали достоянием современной русской словесности — а в 1990-е пришли головокружительные тиражи, слава и благосклонность властей. От Твардовского в массовом сознании осталась только поэма «Василий Теркин», которую, кстати, очень ценил Бунин.

Солженицын начал сочинять «Дороженьку» в шарашке, продолжил в лагере, полностью записал в ссылке, а опубликовал уже на воле, причем только в 1999 году — спустя несколько десятилетий после окончания работы над поэмой.

Попытка честно осветить русско-еврейские отношения в Российской империи и СССР: без упреков и наездов. Солженицын называет эту тему «каленым клином» и признается, что откладывал книгу до последнего, но не мог ее не написать. После публикации на писателя напали с обеих сторон: его записали и в антисемиты, и в юдофилы. Повествование начинается с 1772 года, первого раздела Польши, когда в состав России вернулась Белоруссия с сотней тысяч еврейского населения.

«Эго», «Абрикосовое варенье» и «Все равно» вошли в цикл двучастных рассказов, в которых автор либо показывает ситуацию с другой точки зрения, либо перемещает героя в новые реалии.

Повесть «Адлиг-Швенкиттен» к циклу отношения не имеет, но у нее есть определенное композиционное сходство с рассказами: она состоит из коротких динамичных главок.

Российский литературовед Андрей Немзер рассуждает о творчестве писателя, «неуклонно верившего в единство Правды и Поэзии, а потому — в будущее искусства, в частности — русской литературы».

Анализ малой прозы Солженицына — от «Одного дня…» и «Матрениного двора» до двучастных рассказов. Кузьмин выделяет основные стилевые и сюжетно-композиционные черты солженицынских коротких вещей, ставит их в контекст русской и советской классики и приходит к такому заключению: «В прозе Солженицына ощутима власть стиля над жанром».

Своего рода ответ на «Теленка»: дневники, письма и статьи ведущего критика «Нового мира» Владимира Лакшина, усложняющие восприятие Солженицына как писателя и как борца. «Сколько вреда от балаболок и вспышкопускателей. Ведь погубят, погубят ни за понюшку табаку великого писателя. Заигрались. Сам Исаич тоже стал индюком порядочным — никого не видит, не слышит, кроме себя, и считает себя вправе действовать в одиночку, чтобы все подлаживались к нему. И жалко его бесконечно, и противно, и обидно. Главное — обидно, неумно как-то все получается». Это отрывок из лакшинского дневника 1969 года: Солженицын по-прежнему любимец антисоветской интеллигенции; пока еще — не пророк.