Созерцатель

Когда мы погрязли в окопной войне, в ход шло не только то, что стреляло, сжигало и травило, но и что рубило, кололо и дробило. Винтовки со штыком не всегда оказывались эффективны в узких пространствах, поэтому солдатский гений искал свои варианты для рукопашной бойни. Начиная от траншейных дубинок: палок, оббитых гвоздями, стальных стержней с накрученными на них гранеными гайками, молотков, одноручных кувалд или тяжелых гаечных ключей – и заканчивая всевозможными ножами, тесаками и трофейными искирскими мечами. В последний год войны наши мозговитые ребята из Научно-технической лаборатории Министерства обороны придумали «Модель-А», которую в пехоте прозвали «Мясником».
Стальной уродец для штурмовых инженерно-саперных отрядов скрывал в рукояти микрокапсулу с моторией. После ее активации тесак жил всего лишь несколько секунд – этого хватало на пару ударов до того, как освобожденная энергия плавила клинок, превращая его в огненные капли. Но этих двух ударов хватало не только для того, чтобы одним движением разрубить человека от макушки до паха, но и перерубить ствол пушки, словно тот был слеплен из грязи. В руках у «кротов» «Мясники» были не только инструментом, с легкостью уничтожающим преграды на пути наступающей пехоты, но и страшным оружием

Чем ниже я спускался, тем громче становилась музыка. В «Кувшинке» не было своего оркестра. Заведение здесь не настолько шикарное, как в Бурсе или Земле Славных. Там они могут позволить себе и электрический свет в бессчетном количестве самых ярких ламп накаливания, и оркестр, играющий квикстеп, фокстрот и даже новомодный рэгтайм, завезенный на континент из Конфедерации Отцов Основателей. Здесь же крутил пластинки патефон, и публика слушала иную музыку. Им больше по нраву заунывные песни о бедах, печали и любви. Вроде «Сухой корочки», «Полюбил жену соседа» или «Горе преступника». Впрочем, порой никто не был против и «Как вспыхнут огоньки» или «Милашки Долли». Но для этого следовало хорошенько набраться

Он кивнул, подтверждая, что слышал мои слова, и повернул голову к дальнему столу, где бушевал Осмунд.
– Черт вас всех подери! – возмущенно рычал тот. – Какие, к собачьим чертям, документы у черного?! Он раб, у него не может быть паспорта, господа! Вы же не просите паспорт у моей шляпы или трости?! Он моя собственность, и моего слова вам должно быть достаточно

Пфф! – Он слишком энергично взмахнул бокалом, и бурбон выплеснулся ему на руку, но Осмунд этого словно и не заметил. – Война! Когда Отцы Основатели помогали вам сдирать бобровые шкурки[31] с искиров, вы не жаловались и не морщили нос! Принимали помощь и просили добавки. Углем, золотом, пулями, кораблями и людьми. А теперь только и делаете, что неодобрительно кривитесь и покушаетесь на нашу, за два последних столетия ставшую традиционной, собственность. В каждой центральной газете обязательно какой-то писака упомянет о том, что у нас следует отобрать негров. А писаки, как мы знаем, пишут лишь то, что одобряет правительство

И вы называете мою страну непросвещенной, а конституцию Отцов Основателей, разрешающую белому человеку иметь в собственности черных дикарей, варварской?! Где же тут чертова свобода, если я не могу спеть?! Давай, Олауда! Играй сначала! Эти грубияны испортили отличную песню

Пусть мы не яростные львы, но и не скот в хлеву.
Мы жить – хотим, но не должны жизнь ставить во главу.
А что пороков не чужды, с чего тут ждать иных.
Мужское братство – на плацу не делает святых!

Тот, кто слишком затягивает гайки, получает в итоге собственным гаечным ключом промеж глаз.

– Шрам всего лишь форма памяти. Он должен не давать нам забыть о том, что было, но не приказывать, в какую сторону следует идти.

– У всех нет выбора, и все обязательно используют это как оправдание.

Она была решительной и достаточно отчаянной для того, чтобы носить в кармане ручную гранату на «всякий случай».